Часть 1Собираясь на бал-маскарад в честь дня рождения Рокэ Алвы, я чувствовала, что что-то тут не так. Не в привычках Рокэ устраивать подобные увеселения в своем доме. Но я и предположить не могла, что всё будет «не так» настолько!
Вечер с самого начала пошел наперекосяк. Еще по пути в особняк Алва у нашей с Анной кареты сломалась ось. Шествовать по улице в бальном платье, ведя за руку незрячую Анну – не лучшая идея. Поэтому нам пришлось ждать, когда карету починят. В результате мы опаздали к началу приема на 3 часа.
(Некоторое время назад Анна упала с лестницы, ударилась головой и потеряла зрение. Вернется оно или нет – врач ответить не может, но Анна очень переживает и никак не может смириться со своим состоянием. Поэтому Гектор попросил меня приехать в столицу и присмотреть за его женой.)
Первым, что я услышала, войдя в дом Росио было известие, что Ли снят с должности капитана личной королевской охраны. Причем снят с позором и почти скандалом. Известие принес Эмиль, встрепанный и уже довольно пьяный. И я не могла винить сына за это. Слишком неожиданной и странной была весть. Разумеется, я тут же отыскала своего старшего сына и спросила у него, в чем причина случившегося. Я наю, что Ли отнюдь не по вкусу служба во дворце и он был бы рад отправиться в армию, но снят с должности по несоответствию? Это не про моего сына! А если во дворце происходит невозможное, значит, мы просто не видим той причины, которая делает произошедшее возможным.
Впрочем, прежде, чем я успела отыскать сына, меня отыскал кардинал... Весьма странный гость для подобного мероприятия, но пути первого интригана Талига неисповедимее путей Создателя, коему он служит. Сильвестр сообщил мне о готовящемся заговоре Людей Чести против короля, о немилости Фердинанда к моему сыну, угрозе отправки его в действующую армию практически на верную смерть... и о назначении на место Ли Марселя Валме! Кардинал просил быть осторожной и внимательной и намекал, что раскрытие заговора поспособствует милости короля и возвращению Ли его поста (в желанности последнего я позволила себе усомниться, но лучших кандидатур просто не было). Признаюсь честно, назначение Валме показалось мне преступным результатом заговора. Я знаю сына Бертрама много лет, и более далекого от войны человека найти трудно. Он щеголь, повеса и вертопрах. Умный, дерзкий, хваткий, да. Но поручать ему охрану Их Величеств, когда известно о готовящемся заговоре – безумие!
Я поведала о своих опасениях Анне, и она согласилась со мной. Мы обе сочли необходимым попросить младшего из моих близнецов присмотреть за своим приятелем Марселем и не дать ему совершить фатальную ошибку. Талигу сейчас нельзя остаться без короля или королевы. Кроме того, вслед за ними полетела бы голова самого Марселя, а он мне дорог.
Я также сочла нужным предупредить Её Величество и попросить быть осторожнее. Однако, поговорить с младшим сыном я не успела. Нашелся старший и, наконец, объяснил мне, что происходит.
Заговоров оказался не один, а целых 3. Снятие его с должности – договоренность с кардиналом. Дело в том, что Люди Чести похитили у кардинала его личный архив. Содержащейся там информации хватило бы. чтобы опорочить всех дворян Талига. Именно с целью розыска виновных и был затеян этот прием. Архив же похитил Валентин Придд по приказу своего сеньора, Генри Рокслея. Не сдержав любопытства, юноша заглянул в бумаги, увидел много интересного и страшного и понял, что Люди Чести не принесут стране добра. В лучшем случае развалят. Отважный спрут принес бумаги моему сыну. Ли в ответ с помощью Эмиля заставил Рокслея отменить клятву оруженосца, принесенную Валентином, и взял мальчика к себе.
В данный момент архив находился у Ли, но он не спешил отдавать его кардиналу, желая воспользоваться частью бумаг, когда придет время. Он также рассчитывал втереться в доверие к Людям Чести и гайифскому послу, также бывшему на приеме. Якобы разобиженный за немилость Савиньяк мог показаться удачным союзником. А это позволило бы Ли поймать господ любителей замшелой старины на горячем. Назначение Марселя было спланировано кардиналом в качестве отвлекающего маневра, и Эмиль как раз тем и занимался, что присматривал за новоявленным капитаном королевской охраны.
В частности в архиве имелся насквозь лживый и абсурдный документ,порочащий семью Савиньяк. Некий шпион докладывал кардиналу, что якобы я желаю забрать себе всё наследство мужа и выдавать детям лишь небольшое содержание. А кормилица близнецов якобы была готова подтвердить, что я поменяла близнецов, и старший сын Эмиль. И мои сыновья заняты тем, что ищут сторонников, которые подтвердили бы их первородство. Создатель! Я не знаю, кто это придумал, но большего бреда я не видела в жизни. Мои близнецы спорят, кто старше! Надо совсем не знать Савиньяков, чтобы в это поверить. Я с чистой совестью сожгла эту мерзость и пообещала себе разобраться, чем напугали или купили кормилицу. Слуги в нашей семье проверенные и преданные, и тот, кому удалось получить от кормилицы подобное свидетельство, явно хорошо постарался.
Успокоенная, я по просьбе Ли отправилась говорить с Её Величеством, предлагая ей часть архивов с тем, чтобы она могла их использовать и избавиться от давления Людей Чести, а заодно обезопасить себя от подозрений, когда Ли всё-таки прижмет заговорщиков и головы полетят. Ей Величество согласилась на удивление легко. После чего мы поговорили немного о благе страны, важности сильной руки у власти и неразумности тех, кто к этой власти стремится. Подошедший Валентин помянул Альдо Ракана, и мне тут же захотелось рассказать притчу о том, как петух взялся править орлами, и как орлы оставили гнезда и улетели на охоту, а в это время петуха разорвали в клочья стервятники.
Мне почему-то очень запала в душу фраза, произнесенная тогда Валентином Приддом: «Старые сказки, оживая, становятся страшными.» Он говорил о Раканх, и тогда мы смеялись... Смеялись, пока сказки и в самом деле не стали страшными.
Мимо прошел Ли, поинтересовался, не видела ли я Эмиля. Я его не видела, но не придала значения его отсутствию. Эмиль взрослый мальчик, и вполне мог отправиться в какую-нибудь таверну продолжать спаивать Валме. Я практически забыла об этом и увлеклась беседой с Анной. Но несколько минут спустя Ли появился снова, и теперь выглядел в самом деле обеспокоенным. Эмиля нигде не могли найти, а у Ли появилось нехорошее предчувствие. Я не суеверна и привыкла прятать отрастающие с возрастом перья, но Ли был сам не свой. А мой старший-старший сын никогда не позволяет себе беспокоиться без причины и уж тем более проявлять это внешне. Если Ли волнуется за близнеца – с Эмилем беда.
Устроить полноценные поиски я не успела. Даже испугаться по-настоящему не успела. Один из слуг принес письмо, адресованное мне и Анне. Не буду приводить здесь дословно ту мерзость, что была в нем, хоть и помню каждое слово с того ненавистного листка. Суть же состояла в том, что мерзкий интриган и наглец Август Штанцлер похитил моего сына и, угрожая прислать мне его голову, требовал найти для него пропавший архив кардинала, а заодно прозрачно намекал, что смерть Рокэ, Сильвестра или Фердинанда поспособствует возвращению сына.
Страх и гнев смешались в моей душе в равных пропорциях. Я люблю своих сыновей. Я люблю их больше, чем себя, больше жизни. Они – то, ради чего я живу, они моё счастье и моя жизнь. Но мои сыновья генералы армии Талига. Они воюют и могут умереть за эту страну. И я не могу, не имею права выкупать жизнь сына ценой благополучия страны. Мне страшно представить, что станется с Ли, если Эмиля не станет. Но если, спасая Эмиля, я предам страну, мне не простят этого оба моих старших сына. И я тоже себе не прощу. В семье Савиньяк слишком хорошо знают, что такое долг, чтобы купить одну жизнь за тысячи. Даже если эта одна – самая дорогая на свете.
Сперва я даже не поверила своим глазам. Как? Ну как могло такое случиться? Эмиль опытный военный, отличный фехтовальщик. Как его могли захватить?
Я не боюсь за сына? Нет! Создатель свидетель, внутри я дрожала от непролитых слёз и ужаса при мысли, что могу больше никогда не увидеть сына, что в глазах Ли навсегда погаснет свет. Но на слабость я не имела ни права, ни времени, поэтому остался только гнев. И его я не собиралась прятать. Тот, кто посмел покуситься на моего сына заплатит и заплатит страшно. Неважно, останется Эмиль жив или нет. И я хотела, чтобы это видели и слышали все. Никто. Никто не смеет похищать моих детей и шантажировать меня их жизнями! Никто не смеет предлагать мне выкупить жизнь сына смертью Росио, который мне дорог почти так же, как родные сыновья! А кто смеет – пусть будет готов к смерти.
Я прочитала письмо Анне, отчего та пришла в ужас и растерянность. Затем письмо увидели Ли, Рокэ и Сильвестр.
Я не привыкла повышать голос, но тогда меня, кажется, слышали все.
Заставив себя отложить все эмоции на потом и думать головой, я решила, что худшее, что может случиться – Эмиля убьют. Но этот риск есть и в том случае, если я не предприму ничего. А значит нужно попробовать спасти сына.
Ли предложил весьма разумный план, и я согласилась. Он предлагал инсценировать отравление Сильвестра, в котором обвинят самого Ли, изготовить копию архива и отправиться мне к Штанцлеру, предлагая жизнь Дорака и бумаги за свободу сына. Они же с Рокэ и отрядом кэналлийцев пойдут следом и схватят Штанцлера, едва он возьмет бумаги.
О том, что это всё спектакль, знать не должен был никто. Я вернулась в гостиную и успела предупредить Анну, чтобы не верила тому, что увидит. Я не успевала, да и не хотела посвящать её в подробности, но боялась, что если её не предупредить, графиня упадет в обморок или вовсе закатит истерику. А возиться с истериками – это последнее, что мне было нужно.
В гостиную вошел Рокэ и объявил, что Сильвестр при смерти, а Ли арестован за отравление кардинала. Свидетельства неопровержимы, доказательства неоспоримы... В общем, Ли отравитель и точка.
Вот тут-то мне и пригодились придушенные до поры до времени слезы и ужас. Мой голос дрожал так искренне, что Анна едва не приняла всё за чистую монету. Мне было жалко смотреть на Её Величество и Валентина, пытавшихся удержать меня от поездки к Штанцлеру. Я знала, что делаю и на что иду, но не имела права объяснить это тем, кто за меня боялся. Мне было жаль их, но на первом месте был сын.
Я написала мерзавцу письмо, сообщая о смерти Сильвестра и готовности передать бумаги в обмен на сына. Рокэ попросил Катарину отправиться вперед и сообщить о смерти Сильвестра. Катарина ведь «своя», ей штанцлер поверит больше, чем мне. Я не могла не признать справедливости доводов Рокэ, но я не могла и не волноваться за отважную королеву. Бледный гиацинт обрастает изрядными шипами, когда его хрупкому стебельку грозит жадная рука любителя цветочков.
Дожидаться возвращения королевы мы не стали. Задержались ровно настолько, чтобы Сильвестр успел подготовить подложный архив. Взяв с собой Анну, (ведь письмо было адресовано нам обеим), я поехала к Штанцлеру.
Я думала, что готова ко всему. Но к тому, что я увидела в доме Штанулера я оказалась не готова.
Вместо кабинета, слуга проводил меня в какое-то подземелье. Я даже немного забеспокоилась, успеет ли подмога. Но всё померкло и исчезло, когда я увидела Эмиля...
подвал оказался ничем иным, как пыточной камерой. Мой сын лежал за перегородкой из прутьев, окровавленный, обожженный, замученный до полусмерти. А рядом с ним стояли Штанцлер и палач...
Хорошо, что Анна этого не видела. Она бы наверняка упала в обморок. Я не упала только потому что была нужна сыну.
Не заботясь о том, что на меня смотрит эта мразь, я рухнула на колени у решетки, чтобы хоть кончиками пальцев дотянуться до сына. Моего бедного, героического сына. Анна только тихо пискнула за спиной, не понимая, что происходит и куда я исчезла.
Этот закатный выродок пытался выведать у Эмиля, где архив... Только Эмиль не знал! Он не мог сказать, где бумаги, даже если бы очень хотел! А этот ублюдок Штанцлер стоял рядом и выдвигал всё новые требования. Он желал клятву верности Талигойе, обещал выпустить Ли из Багерлее... Мне было всё равно. Я соглашалась на всё: оставить Ли в тюрьме, самой остаться в заложниках. Что угодно, лишь бы он отпустил Эмиля. Я казалась жалкой и сломленной, какой и пыталась казаться. Внутри же клокотала жажда расплаты. В этот момент я поняла, что не просто убью этого человека. Я отдам его этому самому палачу, чтобы он сделал с ним всё то же, что проделал с Эмилем. Такие твари должны ощущать на себе, на что обрекают других.
А мой сын, мой измученный, храбрый сын, ничего не знавший ни о каких документах, умолял меня не отдавать ничего Штанцлеру и не подчиняться, обещал вытерпеть всё, а я даже не могла объяснить ему, что его мать не станет предательницей. Мне оставалось лишь просить его потерпеть и довериться мне. Мне кажется, что страх, будто я в самом деле пойду на поводу у предателя и изменника оказался для Эмиля страшнее пыток и боли.
Ни тогда, ни потом, ни я ни Эмиль не произнесем вслух того, что знаем оба: я не продала бы страну за него. И нас обоих это устраивает.
Едва лишь Эмиля расковали, а Штанцлер коснулся протянутых мной бумаг, я подала условный сигнал, и в комнату ворвались кэналлийцы и Ли. Штанцлера схватили, Эмиля перевязали и отвезли в особняк Рокэ. Всё-таки упавшую в обморок Анну привели в чувство. Мне было не до деликатности, и вместо нюхательной соли в ход пошли пощечины. Жестоко, но действенно. Ли был публично оправдан, Штанцлер предоставлен для разбирательства.
Этот дриксенский выкормыш всё отрицал и имел наглость отвернуться и не смотреть мне в лицо. Я готова была убить его голыми руками! Я просила Росио научить меня стрелять и позволить практиковаться на мерзавце, покалечившем моего Эмиля. Кардинал не позволил мне ни того. ни другого, но Росио вспомнил про суд Эориев, и я, как первый обвинитель, просила именно его стать моим представителем. Я знаю, это было жестоко по отношению к Ли, это его брат и его право мести. Но Ли мог убить эту тварь одним ударом, а Рокэ обещал мне превратить предателя в решето. Я знаю, женщине не подобает быть такой кровожадной, но, закатные твари, это был мой сын!!! За моих детей я буду убивать. И моя рука не дрогнет.
Моего мужа погубила подлость и удар в спину. Подлость же чуть не погубила моего сына. Я не стала бы мстить за убийство на дуэли или войне. Но Савиньяков не убивают в лицо. Честные и благородные гибнут от пуль в живот и ударов в спину.
Эмиля начало лихорадить, и почти весь остаток вечера я провела у его постели. А когда отходила, меня сменял Валентин.
Измученный Эмиль винил себя, что расслабился и позволил застать себя в расплох, рвался в бой и, шипя сквозь зубы от боли, отшучивался на вопросы о самочувствии.
Мне хотелось плакать над сыном. Рыдать в голос, уткнувшись в его спутанные волосы, гладить по голове и целовать дорогое лицо, бормоча бессвязное «живой, милый, родной...» и прочие глупости, характерные для старых куриц. Но именно этого и нельзя было делать. Таких, как Эмиль, нельзя жалеть, нельзя удерживать дома и оберегать от всех опасностей. Жалость их унижает. А обрекать сына на утешение разводящей сырость старой квочки, когда ему самому даже дышать больно – это жестоко. Поэтому мне оставалось сидеть рядом и подбадривать, скрывая слезы. Рыдать я буду когда-нибудь потом, и не при детях.
Увы, убить Штанцлера или посмотреть на суд эориев мне так и не удалось. Удовольствие испортил гайифский посол, до того настырно крутившийся под ногами и предлагавший осмотреть Сильвестра и попыаться распознать яд. Он добыл где-то стилет и заколол Штанцлера, а потом себя. Говорят, они были любовниками. Но я этой мерзостью не интересовалась. Меня огорчало лишь то, что мерзавец так легко отделался.
Всё-таки я на это сподвиглась, хоть и собиралась непростительно долго.
Часть 2На фоне всего происшедшего тот факт, что мой старший младший сын проиграл Леонарду Манрику половину нашего состояния как-то померк. Тем более что Рокэ взялся отыграть Эмилев проигрыш и с легкостью это проделал. Эмиль так отчаянно раскаивался и корил себя, что пришлось дать ему пощечину (все прочие части тела трогать было бы мучительством). Нет, не чтобы замолчал, а чтобы счел наказание полученным и прекратил страдать и казниться. Ли грозился еще поговорить с братом позже, но я не уверена, что даже это поможет. Эмиль слишком импульсивен и едва ли старый проигрыш отворотит его от новой игры.
И тут все свечи разом потухли. Послышались шаги и жуткий голос. Что именно он говорил, я уже и не вспомню. Кажется, что-то вроде «я пришел за тобой». Я испугалась, что выходец, а почему-то именно он пришел мне в голову, явился за Эмилем, и кинулась, было, защищать сына. Наверное, слишком много ужасного случилось за этот вечер, потому что сознание и разум не сдержали детскую память. Лишь несколько мгновений спустя я отдала себе отчет, что мы с Анной хором шепчем старые заговоры о волнах, молниях, ветрах и скалах. В раннем детстве кормилица учила меня так отгонять ночные страхи и всяческую нечисть. Видимо, Анну учили примерно тому же.
Я не скептик и не отрицаю существования сверхъестественного. Я видела призраков Нохи и читала старые книги, но не ожидала столкнуться с выходцем...
И тут Рокэ позвал на помощь. Если слух меня не подвел, никто больше не спешил помогать ему справиться с тварью. Я на слух добралась до них и вцепилась в выходца, мешая тому ранить Рокэ. В тот момент я даже смерти не боялась. Худшее, что могло случиться, уже почти случилось со мной в тот вечер. Позволить покалечить еще одного близкого человека я просто не могла.
Рокэ всё-таки схлопотал рану в бедро, а выходца изгнали всеобщими усилиями и всё тем же четверным заговором.
На этом мои силы кончились, и я отправилась спать.
Утро началось с известия о явлении Сузы-музы, похитивлего у Рокэ поддельный архив, который был подброшен Штанцлеру. Признаться, меня позабавила эта выходца. Суза-Муза – старая шутка унаров Лаик. Мой младший сын рассказывал о проделках этого многоликого господина. Кто-то весьма удачно воспользовался образом.
Забегая вперед, скажу, что безобразник так и не был найден.
Светская жизнь этого утра прошла мимо меня. Я предпочла остаться рядом с сыном и провела там всё время, кроме того момента, когда Кардинал пожелал поговорить с Эмилем. Не знаю, что именно желал знать его Высокопреосвященство, но сын после разговора выглядел еще более измученным.
За это время я успела выяснить, что загадочный гость в маске – никто иной, как Робер Эпинэ, сын моей подруги Жозины и изгнанник. Его собирались простить и позволить остаться в столице. Уж не знаю, как и кто уговорлил на это Сильвестра, но я была рада за мальчика и за Жозину. С тех пор, как в том глупом и страшном восстании погибли её муж и трое сыновей, на Жозефине лица нет. Она тихо чахнет в своем замке, на глазах у старого сумасшедшего свёкра и наглых Маранов. Я велела Роберу немедленно написать матери. Увы, молодым иногда следует напоминать, что старые куры их любят и скучают, а перья матерей не опаснее вражеских пуль.
Решение Рокэ провести всеобщий обыск с целью найти бумаги повергло меня в удивление и возмущение. Представить себе, что Росио осмелится обыскивать дам!Пожалуй, только это и спасло его от увесистой пощечины, когда он вздумал обыскать и Эмиля тоже. Подумать только! Мой сын столько вынес из-за этих проклятых бумаг, и ему еще смеют причинять дополнительную боль! В процессе обыска Эмиль стонал и ругался, как умеют только военные. И, право, еще немного, и я бы всё-таки ударила Рокэ.
Ли был обыскан первым. Но я почти не сомневалась, что никаких бумаг у него уже нет. Те и в самом деле обнаружились у бедолаги Робера, коего тут же препроводили в Багерлее.
Бедная Жозина...
Разумеется, мы постараемся помочь Роберу. Ведь он не виновен, а Савиньяки не подставляют своих. Но это займет время, тем паче, что кардинал по-прежнему изволит за что-то серчать на Савиньяков. Ли вместе с оруженосцем был отправлен послом в Гайифу. Бедный Ли... Он всегда предпочитал войну... Но он справится, не может не справиться.
И всё же, право, жаль, что бумаги пришлось отдать...